Современная семья и православное семейное поселение

Доклад иерея Анатолия ГАРМАЕВА

Закончилась летняя смена православного семейного поселения. Люди разъехались. А через некоторое время пришло письмо.

Хочу рассказать о переменах в своей жизни. Четыре года назад ситуация была катастрофической: семьи фактически не было — все время на грани распада. Муж, наследственный алкоголик, употреблял наркотики, почти не работал. Скандалы — один за другим. Я то заводила романы на стороне, то пыталась как-то сохранить семью. Когда я обманом привезла мужа на поселение, то подумала: все, это последний шанс.

Сейчас мы действительно являемся семьей. Отношения не только улучшились, но и качественно изменились. Муж бросил наркотики, даже перестал курить; работает на постоянной работе; изменилось его отношение ко мне. Я учусь созидать мир в доме и отношениях (а не разрушать их); обрела смысл жизни и значительное душевное равновесие. Улучшились отношения с матерью, с которой раньше не было никакого взаимопонимания, только раздраженное отторжение. У нас двое детей, которые научаются труду, обретают вкус цены хлеба. Конечно, не все еще идеально, но постепенно в нашей семье складывается семейный уклад, поддерживающий и формирующий нравственные отношения, основой которых является любовь к ближнему, а не к самому себе, отношения ответственности, терпимости, заботы друг о друге, бережности и взаимопонимания.

С благодарностью Т. Н. П-кая, г. Златоуст.

* * *

Можно дать ребенку вкусить цену хлеба, а можно дать ему вкусить сам хлеб, не ведая его цены. В последнем случае в ребенке неоткуда будет взяться чувству долга.

Так как чувство долга есть прямая производная цены хлеба насущного, то человек, который не познал его цены, чувства долга не будет иметь — неоткуда будет ему взяться. Разве что по природе ребенок родился с этим чувством. Вот почему враг рода человеческого так направляет сознание безбожного человека, чтобы уже родительскими стараниями дети были удалены от труда и жили в праздности, чтобы не знали цены хлеба, но с большой привередливостью разбирались в его вкусе.

Это он поставил неразумных матерей в такое сознание, чтобы те из чувства материнского долга разнообразили хлеб до самых причудливых и необычных его видов. При этом цена хлеба вообще не упоминалась бы именно из чувства долга.

Поэтому такая мама, сделавшись бабушкой, о своих внуках говорит только одно: «Они еще научатся трудиться, зачем их заставлять, пусть хоть сейчас поживут — я ведь не жила, у меня вся жизнь прошла в трудах, — отец с малолетства загнал на огород, и я имела отдыха только час в день, все остальное время работала. Так пусть хотя бы внуки узнают счастливое детство. Пусть живут в радости. Поэтому пусть познают вкус хлеба, и чем вкуснее он, хлеб, будет, тем лучше — я сама ради этого потружусь. А вот вкус цены хлеба, вкус пота — это неважно. Я его знаю — этого достаточно…»

Вот сознание современной женщины. Враг победил? Победил. Обезобразил, извратил основание человеческого сознания. И сегодняшняя мама, тем более бабушка, заставит ли свое дитя трудиться? Или, оказавшись свидетельницей, что «какой-то там такой-сякой воспитатель заставляет моего ребенка трудиться сверх меры», — останется ли спокойной? Да ни за что! «Я сейчас разнесу этого воспитателя в клочья, будет знать, как к моему дитяти подступать!» Она ведь как рассуждает? «Назначил часовую работу — и достаточно… — Ванечка, сынок, ты работу делал час? Час! И хватит! Все! Пошли!» — «Но ведь он сейчас под руководством воспитателя и не выполнил еще до конца задание…» — «Какой там воспитатель! Я — воспитатель! Что я, не мать, что ли? Я сама все знаю! Я всерьез эмансипированная женщина! Что вы против меня имеете?»

Конечно, все вышесказанное — грубо, но по существу реально именно так и происходит. Может быть, сейчас, слушая или читая о такой матери, бабушке, кто-то говорит себе: «О, это не обо мне. И это — не я. А это уж точно не я!»

Но так ли это на самом деле?

В контраст такому сознанию православное поселение устроено таким образом, чтобы здесь человеку открылось как раз истинное значение труда. И тогда, как ни укрывайся любой из приехавших, все в нем становится явным. Он только шаг сделает — уже все видно — куда; только рот раскроет — уже все слышно — что.

Правда, не всем слышно. Кому же не слышно? Самим приезжим.

Видит ли он, как шагает? — Нет. Слышит ли, что говорит? — Нет. Чувствует ли, как все делает и произносит? — Нет.

Но, может быть, надо ему просто сказать о нем? Сразу не получается. В результате перед устроителями семейного поселения ставится задача: как сделать, чтобы приезжие поняли неправду своих отношений друг с другом, с Богом, со своими детьми и своей совестью?

Как донести это до тебя, милая, дорогая мама? Как донести, что походка у тебя — штанная, что дух твой — «эмансипе», что ты вся — «сама из себя», и своих сыновей сделала такими вот ни к чему не способными, все мужское потерявшими, капризными, истеричными, немощными, ленивыми, праздными и прочая, и прочая… Это не окружающие сделали их такими, это ты сама сделала…

И вот теперь надо выправлять.

А как выправлять? Опять же — трудом. Трудом над своим нравом. И без этого никаких перемен произойти ни с нами, ни с нашими супругами и детьми не может.

* * *

Человек чаще всего не может ужиться в семье или у него нарушаются отношения с родными по причине ложных представлений о реальном. Это значит — муж не знает реальных настроений и жизни супруги; жена не знает реальной жизни мужа. Так происходит не только по причине самомнения, но еще больше по причине самообольщения. А чувственный опыт в обращениях с ближними складывается из переживаний самоугодия или самолюбия. Подобное же происходит и между родителями и детьми. Родители имеют искаженное представление о ребенке, ребенок — о родителях.

Восстановление реальности и есть одна из важнейших задач, приуготавливающих воцерковление.

Если этого не происходит, то для воцерковления создаются большие препятствия внутреннего характера. Ведь оставаясь в самомнении и самообольщении, невозможно возлюбить ближнего. Если человек продолжает пребывать в таком состоянии, он не может усвоиться благодатному участию Божию. Соответственно и заповедь Божья «возлюби ближнего» становится для него невозможной, т. е. неисполнимой.

Помочь человеку увидеть, открыть в себе самомнение и самообольщение относительно других людей — именно с этого начинается личный труд в семейном поселении. Тогда многие затруднения в отношениях супругов, родителей и детей разрешаются уже здесь, а далее будут решаться по выходе из поселения.

В деле обретения правды о себе самом на поселении оказывается практическая помощь членам семей, как детям, так и взрослым, в том числе подросткам и юношеству, которые более приготовлены к активному сознанию себя.

Каким образом это происходит?

Прежде всего, хотя бы вкратце, требуется раскрыть значение слова «уклад».

В корне этого слова слышится «лад». Это такое устроение жизни, где начинаются ладные, т. е. мирные, исполненные благодати Божией отношения. В духовном плане это — мирные отношения с Богом, с самим собой, со своей совестью. В нравственном — благодатью проникнутые мирные отношения с ближними. В бытовом — хранение совести по отношению к вещам и всем земным природным богатствам, их бережное использование и умножение, как достояния Божьего.

Кто-нибудь с мороза, весь продрогший, приходит домой, там топится печка, и он, едва сняв пальто, устремляется к ней и прижимается спиной, и греется от ее тепла. Ему хорошо при теплой печке. Так и там, где появляется ладный человек, умеющий не только ладить с людьми, но источающий лад, тепло, он становится для окружающих кладом. И к нему устремляются люди, греются от его тепла и любви. Им у этого клада особенно ладно и хорошо быть. У-клад-лад

Противоположен ладному — человек, имеющий притязания и претензии к другим людям. Он ждет от них своего, а не получая ожидаемого, входит в претензии. Ладный же человек ко всем ладен, т. е. благодатно мирен со всеми, кто встречается ему на пути — злой или добрый, умный или глупый, воспитанный или нет, красивый или безобразный. Со всеми он приветлив, спокоен, степенен — ладен. Научиться этому можно, если в ближних уметь находить что-либо доброе, добродетельное и через это приходить с ними в единодушие. Тогда ко всему остальному и худому в ближних у ладного человека будет кротость, великодушие, простота, милосердие или снисходительность.

Таким образом, православный уклад, прежде всего — живые, исполненные верою отношения между людьми и Богом и отношения людей к вещам и предметам жизни.

Уклад имеет свое внешнее выражение в уставе поселения. Устав есть письменно изложенный порядок жизни, который включает в себя распорядок дня, правила, должностные обязанности и христианские расположения сердца.

Распорядок дня состоит в основном из совместных действий, в которых участвуют все поселенцы: общие утренние и вечерние молитвы, богослужения, трапезы, труды по послушаниям, праздники, песенно-поэтические вечера, беседы. Строгое следование распорядку научает жителей поселения быть собранными, организованными. При соблюдении в точности распорядка дня начинают обретаться навыки послушания.

Правила поведения, или правила обращения к Богу, отношений с ближними, с предметами, вещами, местом пребывания или служения являются важными в поселении. Эти правила, старательно исполняемые, приводят весь его жизненный ход в порядок.

Соблюдение определенных правил помогает в обретении навыка добронравия и позволяет почувствовать начальный вкус к церковному образу и характеру жизни. Должностные обязанности и их исполнение делают поселение слаженным организмом, где каждый поставленный в должность в нужное время выполняет все необходимое на своем участке — в храме, в трапезной, на огороде, в саду, на бытовых послушаниях (уборка, стирка, баня).

Христианские расположения сердца, выписанные в уставе, дают ориентир для внутреннего труда над собой, чтобы при любых послушаниях иметь сердце, угодное Богу.

В городе мы при всем желании не можем создать условий для таких послушаний, тем более для физического труда «в поте лица», как это было заповедано еще Адаму. Вначале это такой труд, когда не только не получаешь от него радость и удовлетворение, но приходится понуждать себя, отлагаясь от самоугодия ради нужды ближнего. Это — труд до самозабвения.

В летнем поселении бытовые обстоятельства задают такой труд. Естественно возникают нужды, которые необходимо исполнить. Проживающие не замыкаются лишь на обслуживании себя и своей семьи. Им приходится готовить пищу, мыть, стирать, убирать, и еще много чего делать для всего поселения. Таким образом, поселенческая жизнь — прежде всего жизнь трудовая.

Труд можно исполнять из чувства долга, можно по чувству совести, а можно подвигаться в труде верою. Если человек получил задание и исполнил его только потому, что должно ему поступать так, и он по-другому не может — о таком мы говорим, что он движим чувством долга. Если исполнил порученное со тщанием и усердием, мы говорим, что он делал по совести. Если же человек сделал не только порученную ему меру, но и сверх того, мы считаем, что он положил начало подвигу. Силы для подвига дались ему либо в чувстве долга, либо в совести, либо в вере.

Трудиться ради Христа, трудиться только потому, что Господь положил нам совершать любой труд с чувством долга и совести — это и значит полагать всегда основание подвигу. И подвиг в таком труде всегда будет. Подвиг питает вера, а в вере — благодать Божия, согревающая и совесть, и чувство долга, и все остальные силы и дарования, которые вовлекаются в человеке в такой труд.

Семейное поселение устраивается для помощи семье в практическом усвоении церковного порядка жизни. В этом деле большое значение имеет уклад. Описанный здесь вкратце устав поселения становится укладом лишь в том случае, если он начинает исполняться в жизни. Это первые, самые простые шаги, без которых невозможно научиться исполнению или совершению Евангелия в жизни.

Наша беда в том, что сейчас в жизни мы не имеем уклада. Почему раньше церковь не нуждалась в сугубой педагогике, т. е. в педагогике как специальном действии? Потому что церковный уклад имел сам по себе воспитательный характер. Основанием отношений между людьми было не только желание, но и стремление исполнять заповеди Божии: «Итак, будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть». Если таких отношений нет, то нет и отношений в Духе Божием от души к душе, из силы в силу, невозможно совершать евангельский характер жизни. И тогда нет уклада. А все то, что мы воспринимаем как некоторый уклад, на самом деле является образом жизни, только внешне похожим на церковный. Так, мы все участвуем в молитве, в службах, в Таинствах, держим посты, читаем книги и стараемся явно не грешить. Но в одном только этом еще нет силы духовной жизни.

Можно добавить еще, что все эти церковные действия с годами мы все больше делаем из сознания, по-фарисейски. По мере того, как привыкаем к Церкви, к внешнему исполнению должного, у нас все меньше остается жизни по совести. В поселении как раз важно, чтобы при исполнении устава отношения между старшими и подопечными происходили ради исполнения заповедей Божиих и совершались искренне, честно, в правде Божией.

Это значит, чтобы со стороны участников поселения на требования жить в распорядке дня, соблюдать правила, исполнять послушания не возникало недовольства, ропот, возмущение и осуждение тех, от кого данные правила и послушания исходят. А со стороны устроителей, в свою очередь, требуется проявление любви и заботы о людях, попечение об усвоении ими доброго нрава, об их воцерковлении, а в итоге — спасении души.

Вот здесь и начинает открываться человеку реальная картина его самого, своей семьи и своего места в ней. Человек начинает узнавать себя. Сам характер «тесной» жизни в постоянном общении друг с другом, да еще в условиях трудного быта, из-за которого создаются в сумме непростые обстоятельства, вольно или невольно вскрывает внутреннего падшего человека: он в таких условиях начинает реагировать совсем неожиданно даже для себя. Выходят наружу и скрытые семейные психопатические круги.

Так, например, человеку обнаруживается и открывается, где и в чем он имеет неправильное представление о другом, прежде всего — о супруге, своих детях, близких. Действительно, открыть в себе неправду непросто, и требуется специальный труд, который и происходит на поселении. Сделать это самостоятельно человек зачастую не может.

Открытие себя и своего жизненного места проходит в три этапа. На первом человек принимает в штыки малейшие разговоры о том, что он делает что-то не так или поступает неправильно. Воспитанный человек эти «штыки» старается спрятать внутри себя, но миновать их почти никому не удается, они все равно в нем возникают и колют как самого человека, так и других. Если человек безкультурный, то это тут же «выйдет» наружу. Из-за этого первый этап — этап «притирки» — протекает очень остро.

На втором этапе постепенно открывается взгляд на самого себя, на свои поступки, действия, на свой характер; появляется согласие со словами других людей, признание своих ошибок, даже откровенной неправоты, вины, неподобающего поведения. Заканчивается эта внутренняя работа признанием вслух своего недоброго поведения. И этот момент очень важен — как факт восстания над собой.

И только на третьем этапе становится возможным обратиться к Богу, вспомнить заповеди, увидеть себя в их свете. Обретаясь в покаянии, начать плакать о своих грехах. Это время, горестное внешне, ибо какая может быть радость в плачущем или серьезно переживающем человеке? А для внутреннего человека это — время светлого пробуждения души, очищения ее, возвращения к жизни: к Богу и ближним.

Эти три этапа как один минимальный круг проходят супруги и родители за 20 дней жизни на поселении. Конечно, все проживают их по-разному, с разной глубиной переосмысления, с разной степенью познания себя, встречи с собою, Богом, ближними, встречи всегда новой, часто неожиданной, но всегда врачующей.

Задача устроителей при этом — обезпечить этапы.

Что значит обезпечить? Прежде всего, не потерять из поля своего попечения и заботы ни одного человека, ни одну семью. Устроители должны знать, что сами люди не только не будут выказывать нужду в их попечении, но всячески станут отказываться от помощи. Чаще бывает, что действия попечения и заботы они воспринимают как враждебные себе, начинают обижаться, возмущаются и даже нападают.

Почти неизбежность конфликта на первом этапе, явного или скрытого, составляет одно из самых трудных испытаний для устроителей. Но если этого конфликта нет и одновременно нет в родителе деятельного участия в людях, в устроении поселения, в налаживании в нем мира и расположенных отношений, то может оказаться, что человек «закрыт». Он отгорожен от событий равнодушием, или, что еще хуже, примиренчеством либо боязнью потерять отношения, либо навыком ходить по жизни, избегая острых углов. Но углы, тем не менее, всегда есть и напрягают ситуацию до прорыва.

Если нет напряжения, значит, устроители не доходят до бедного человека, не тормошат его, не делают важных действий, без которых он может безпечно и, увы, привычно отсидеться, пока ситуация сама его не догонит. Но время поселения ограничено — всего 20 дней. Нет возможности выжидать естественного хода событий, тем более что такой ход чаще всего ведет от напряжения до скрытого накала и разрядки с большими и болезненными потерями.

Дело любви как раз в том и заключается, чтобы предупредить конфликт, предотвратить назревающее нестроение и при этом совершить все так, чтобы человек получил не только удовлетворение (это непременно должно произойти), но еще важнее, чтобы он пережил пользу в открывшемся ему взоре на себя. Чтобы пережил иной способ решения ситуации. Но самое ценное здесь — чтобы пережил в живом исполнении слов Божиих, Его заповедей.

Все вышесказанное относится как к отдельному человеку, так и к семье. Подход один и тот же.

Таким образом, задача устроителей заключается в том, чтобы и отдельные люди, и семьи прожили все три этапа. Это, если можно так сказать, технология поселения, которая рождается из сердечного попечения о человеке и из постоянного призывания помощи Божией в этом. Без Божьего участия ни к действительному устроению поселения, ни к воцерковлению можно так и не подойти.

Одним из ценных плодов в жизни поселения является встреча человека со своей немощью. Немощь в исполнении заповедей Божиих, немощь в хождении по правилам Церкви. Происходит это при столкновении с укладом жизни поселения. Человеку, вроде бы живо устремленному к Богу, к Церкви, оказывается непосильным выполнить распорядок поселения. Он не может вынести добрый и как будто нетребовательный характер отношений к нему. Не может исполнить благословение. Он привык воспринимать себя сильным, уверенным, достаточно знающим жизнь и умеющим с нею обращаться и в ней вращаться.

Как важно устроителям «достучаться», «дойти» до человека, чтобы у того был не ропот на уклад, не борьба с укладом и не избегание его, но начало труда над собою, или смиренное вхождение в уклад, как заповеданный Богом порядок и характер отношений с Ним и с ближними.

И вот, если после поселения вы, уже пережив вкус труда (не работы — за вознаграждение, зарплату или другие внешние стимулы, но именно труда, в основании которого лежит чувство долга, и попечительная сила, и любовь, и непременно — вера), воодушевившись необходимостью и потребностью восстановления и себя, и супруга, и детей своих в правду Божию, начнете искать возможности такого восстановления в условиях современного общества, то вы ничего этого не найдете. Оснований труда в современном обществе просто нет. Нет нигде и условий для приобретения их.

Многие, очень многие церковные люди на это возражают: «Не в труде дело. Веру надо воспитать — вот что главное. А уж если вы сумеете воспитать веру, то все остальное привьется».

Да, согласен. Но и веру привить некуда, если не устроена душа человеческая. А устраивать человеческую душу в современном обществе при таких сложных современных механизмах и крайне упрощенных и приземленных смыслах очень трудно, да и почти невозможно, потому что там все очень умело и основательно сделано против человека, сделано гениальностью самого Люцифера, бывшего первоверховного ангела. Когда-то он был ближе всех к Богу, а значит, он мудрейший из всех ангелов. Поэтому, если уж он устроил что то, то устроил основательно, точно и тонко, так что теперь и с лезвием не пролезть внутрь механизма современного общества к потерянным трудовым смыслам.

И пока не начнется новый уклад жизни с самых простых событий, уклад трудового церковного жительства, — до тех пор смыслы труда взять нельзя — нечем, неоткуда.

Поселение помогает попробовать, т. е. вкусить и обрести этот новый уклад жизни. Условия труда здесь для всех равные. Учитываются лишь противопоказания к труду по болезни. В таких случаях даются послушания по силам и возможностям.

Для многих приезжих, особенно городских труд в поселении становится настоящим испытанием. Объем и качество его задаются такими, что приходится отлагать свои прежние привычки и обретать совсем новые навыки труда. Особенно ярко это видно на примере подростков. За двадцать дней смены они реально почувствовали, что такое настоящий труд, и испытали на себе апостольское правило, запрещающее тунеядство.

Нравственный смысл труда по апостолу Павлу можно выразить в краткой форме — питайся от дел рук своих: «Умоляем же вас, братия… жить тихо, делать свое дело и работать своими руками» (1 Фес. 4:11), «чтобы (братия) ели свой хлеб» (2 Фес. 3:12). В то время как духовный смысл труда во исполнение второй заповеди Господней — «Трудись, чтобы было из чего уделять подаяние нуждающемуся» (Еф. 4:28).

Согласно выраженному смыслу труда, земное начинает иметь точное назначение, ведь это уже не разрастающееся множество и разнообразие богатства, а некоторая простота приобретения необходимого, здесь работа не ради собственного тщеславия, а труд для ближнего, ради Христа. Если в начале смены во время дежурства на кухне ребята возмущались: «Я это не буду делать», «Я не хочу», «А почему я должен?», то в конце смены дежурство подросткового рода проходило спокойно и ладно. Одна из девочек призналась воспитателю: «Именно здесь я научилась трудиться».

Среди мальчиков в прошлом году было четыре так называемых трудных подростка, с которыми пришлось возиться больше всех. Внутри поселения получилась своего рода «исправительно-трудовая колония». Воспитателям и взрослым пришлось бороться и с их ленью, и с курением, и с воровством, и с их дерзким отношением к людям. Мы не можем утверждать, что за три недели смогли их исправить — слишком маленький срок. Но плоды, может быть, не очень яркие, были.

Благословение Божие человеку — добывать хлеб свой насущный трудами до пота. И слышащий это душою своею — по естеству — исполняет заповедь Божию. Это благословение и есть то должное, т. е. Богом положенное человеку, как это знает в нас чувство долга.

Как же в таком случае враг рода человеческого разрушает нравственные основания в человеке? Прежде чем ответить на этот вопрос, поставим себе другой. Возможно ли было верующего православного человека сразу ввергнуть в развратную и праздную жизнь?

Только некоторую часть общества — отчасти возможно: нужно было лишь дать ей богатую, обезпеченную жизнь, которую она искала.

Здесь ради смыслов православного семейного поселения углубимся немного в историю. Действительно, на Руси было немало богатых людей. Но они, будучи людьми православными, обретали богатство своими трудами и заботами. Даже дворяне, тем более бояре приобретали богатство неустанным служением Отечеству. Конечно, это труды иного характера и плана, нежели труды крестьян, и тот из бояр, или бар, который переставал трудиться над устроением хотя бы только своего барского хозяйства, в конечном итоге его терял. Неустроенное хозяйство начинало разваливаться и уменьшаться в своем достатке. Но вот рядом с барами и барынями появляется все больше и больше детей-баричей, которые уже не приучены к труду.

И XVIII век — век развития таких баричей: увлеченные французским идеалом воспитания, наши русские женщины-барыни детей своих начинают активно воспитывать на иной, неправославный, лад. Высшее общество постепенно впадает в праздность. И только простой народ еще продолжает оставаться трудовым.

Когда в 1917 году совершается революция, то воцаряется безбожие.

Можно ли было нрав народа сразу изменить и сделать нетрудовым, праздным? Невозможно. Человека, воспитанного в труде, отсоединить от труда было нельзя. Оказывается, для этого надо порушить его нравственные основания в самом детстве, в его семье. Если нравственные основания в раннем детстве не разрушены, то потом человека превратить в бездельника нельзя. В безбожника — можно. А в бездельника — никак не получится.

И тогда враг рода человеческого делает очень тонкий хитрый ход: труд делается поводом для гордости и тщеславия.

Нравственное значение труда — питайся от дел рук своих — заменяется гордостью и возношением. Основное удовлетворение и награду человек испытывает не только от того, что близкие его накормлены, обуты и одеты, но больше от того, что он перед всеми выделен и прославлен как герой соцтруда, как передовик, как победитель в соцсоревновании, как имеющий право на льготы: безплатные путевки и проезд в транспорте, освобождение от части оплаты коммунальных услуг — он имеет большие права и тем превосходен пред другими. Как много обид, злобы и даже ненависти открывалось в людях, когда в последние годы все эти права на превосходство тем или иным способом у них отнимались! Так за семьдесят лет безбожия труд был пересажен в людях на противное Богу основание — с нравственного на чувство гордости и превосходства. Не враз это удалось сделать и не во всех.

Духовное значение труда — трудись, чтобы иметь из чего дать милостыню или подаяние нуждающемуся — подменилось чувством наживы, когда труд сверх необходимого начал превращаться в средство обогащения, а не для подаяния или устроения Церкви (храмов, монастырей, церковных школ, богаделен, домов призрения). Страсть к богатству захватила целые поколения и постепенно вытеснила труд, как основное средство накопления. Придумано множество иных способов обогащения, начиная от разных выигрышей в лотереях, спекуляции и кончая откровенным воровством и грабежом. Для тех же, кто остается еще в разряде основных производителей разных товаров, труд превратился в средство зарабатывания денег.

В результате труд, как восстанавливающий нравственное и духовное достоинство человека, ушел из нашей жизни. Ушли и люди, способные на такой труд.

Чтобы уничтожить духовные и нравственные силы в человеке, в жизнь людей под разными видами постепенно внедряется праздность. Сначала она появилась как вид заслуженного отдыха после трудов, потом — как необходимое достояние современной культуры. Это — кино, театр, ресторан, танцы, спортивные зрелища, телевизор, компьютерные игры, пьяные застолья, многодневные запои, наркотики, тунеядство.

Чтобы развращение праздностью успешнее привело к отвержению труда, задумывается и приводится в жизнь долгосрочная программа по удалению детей от труда. Это первое, что сделали «советы» после завоевания власти и устроили так, чтобы детство проходило не в труде, а значит, не в развитии богодарованных сил души к труду, не в развитии чувства долга, не в развитии заимодавства в ребенке, но — чтобы проходило в «счастливой» праздности. И потому провозглашается лозунг: «Детям — счастливое детство». С еще большей властью внедряется такое противоестественное счастье.

Ведь Богом заложено, что ребенок в период своего возрастания к 12 годам начинает искать самостоятельного устроения жизни (он лично теперь должен устраивать жизнь). Начинается развитие его богодарованного лица.

Лицо человеческое обретается в личном устроении своей жизни. И чем активнее подросток начинает лично устраивать свою жизнь, тем более он обретается в своем лице, в собственном богодарованном основании и начале как творения Божия, имеющего свою сущность, т. е. свое лице.

Именно с этого возраста, с 12 лет, мы обнаруживаем в подростках непременную потребность жить в труде и устраивать труд, совершать какое-то важное дело в жизни. Это естественное дыхание подросткового возраста.

Чтобы порушить Богом вложенную естественную потребность, враг рода человеческого отлучает подростков от труда. Лучше всего — сразу ввергнуть их в праздность. Если же потребность трудиться еще жива, то так просто этого не сделаешь.

Тогда он разворачивает два действия: первое — создает все условия для праздности, второе — еще пробуждающуюся в подростке потребность трудиться ограничивает временными рамками. И поэтому законодательно устанавливается: подростковый труд не должен превышать четырех часов.

Более того, труд раздробляется на отдельные участки, даже действия, чтобы ребенок потерял его целостность и внутренний смысл.

Если раньше ребенок в семье сызмальства приучался к труду, сажая огород или пашню, выращивая урожай и собирая его, чтобы этим урожаем кормиться семьей в течение всего года, то сейчас дети, особенно городские, школой, а значит, государством, поставлены в совсем другой режим: одни сажают, другие выращивают, третьи убирают — по четыре часа две летние недели на пришкольном участке. В современной городской школе и этого теперь нет.

В исполнении отдельных действий труда ребенок не воспринимает целого в деле, он не чувствует самого дела и потому не видит смысла того, что делает. Ради чего же тогда он будет выполнять эти раздробленные действия? Ради какого целого будет пропалывать грядку или же участвовать в ремонте школы, например? Никакого целого нет, и ему, ребенку, не предложено. Тогда ради чего он это делает?

Мы, например, в 60-х, 70-х годах, когда были школьниками и выезжали на колхозные поля, трудились на них ради цветного телевизора, который школа ставила задачей нам заработать. Потом это был набор музыкальных инструментов. Как обстоит дело сейчас, не знаю.

Каков же результат всего этого?

Труд подменяется работой — ради заработка. Нравственная обращенность к труду заменяется совсем иным по сути — заработком, все-таки корыстью. И дети, мало того, что ограничены четырехчасовым как бы «трудом», да еще только 12 дней в году, все остальное время могут теперь узаконенно жить в безпечности. Да и в это мизерное время, отведенное законом, они вместо труда ради близких зарабатывают себе на развлечения. При этом нравственное основание отношения к труду полностью упраздняется.

Когда подросток получает свою первую зарплату, он, конечно, рад, рады и его родители. Заработок получен. Вкус к работе пережит. Пришел в дом работник.

А трудящийся? Обрелся ли он в труде? По нравственным основаниям появилось ли в подростке отношение к труду? Нет. Мы видим, что по всем направлениям идет очень серьезная и постепенная, из года в год совершающаяся подмена. Современным обществом труд в детстве и отрочестве запрещен изначально и все необходимые условия для труда тщательно изъяты.

Разве что только в домашнем хозяйстве что-то осталось: надо было вместе с родителями сажать огород, надо было за всем этим ухаживать, надо было собирать урожай и хранить его. Для горожан осталась только картошка — ее можно было сажать, выращивать и собирать. И часто для городских детей (и то — далеко не всех!) за неимением дач это был единственный участок труда.

Сельские же дети, благодаря своему месту жительства и личным хозяйствам, в прежние годы имели еще труд по уходу за птицей, скотиной и т. д.

Что же делает государство? На каком-то этапе запрещается и личное хозяйство. Мы думаем, что это делается для того, чтобы лучше устроить жизнь. В действительности вступает в действие тайный вражий замысел (я в этом глубоко сейчас убежден), который заключается в том, чтобы порушить все нравственные основания к труду в детях и подростках.

Найден единственно правильный выход — отлучение от труда происходит с самого раннего детства и постепенно.

В городе это сделать было очень просто. Но осталось село, которое продолжало поставлять приученных к труду людей, потому что сельское детство при своем личном хозяйстве продолжало оставаться трудовым. И тогда, чтобы и этот участок, восстанавливающий в человеке его нравственное начало, был разрушен, личное хозяйство разными способами запрещается, причем категорическим образом.

Кто-то возразит, что в нынешнее время личное хозяйство вроде бы разрешено. На деле это не так. Действуют мощные экономические механизмы, не позволяющие хозяйству развиваться. Это — одно, а другое-то, что в предыдущем поколении трудовые основания в молодых людях уже разрушены и извращены, и труда как такового даже в личном хозяйстве мы сейчас не найдем.

От уже более восьмидесяти лет постоянно совершаются два процесса: первый — удаление детства и юношества от труда, и второй — умножение праздной жизни.

Лозунг: «Детям — счастливое детство!» оказался в исполнении очень многогранным и колоритным, потому что дети постепенно и методично во все более ввергаются в безпечную жизнь, обильно ухоженную и умноженную различными увеселениями (посмотрите само слово «развлечения»: разные влечения праздности).

Над чем идет работа целого общества, государства — над тем, чтобы умножить способы развлечения. Над этим работает множество институтов, проектных бюро и заводов.

В первую очередь, увеличивается объем выпуска игрушек, а сами игрушки по глубинным смыслам все более и более удаляются от нравственных оснований: например, естественные игрушки, которые развивали чувство материнства и отцовства, заменяются игрушками общественно-значимого характера, безликими, а потом и они постепенно заменяются и вытесняются игрушками все более игрового, азартного характера.

Посмотрите, какие сейчас игры и игрушки у детей? Разве это — «дочки-матери», например? Можно ли детям поиграть с такими игрушками в «дочки-матери», «врачей-больных», или даже и в общественно значимые игры: в «железную дорогу», или машинки, или самолетики? Ничего подобного. Все это сегодня уже не интересно. Активно внедрены игры, имеющие чисто азартный характер: те же «денди», «менеджер», различные компьютерные приставки, трансформеры, «рулетки», фишки, денежные кепсы и т. д.

Возможно ли было такие азартные игры ввести в детскую жизнь в 20-30-х годах? Нет. Поднялось бы все общество, каждый родитель запретил бы своему ребенку такие игры.

Может быть, это возможно было сделать в 70-х годах? Да, наверное, но вряд ли в таких масштабах, как это стало возможно сейчас. Нужно было время, чтобы вначале развратить человека до уверенности, что праздная жизнь для детей — это норма. Только тогда стало возможным внедрять азартные игры для них. И такое время сейчас наступило.

Сколь же терпеливо, постепенно и тонко враг трудился над обществом, чтобы привести его к такому развращению! И совершается это через самый тонкий и беззащитный возраст — детей, отроков и юношество. Они — главная цель. Для них — все труды и старания вражии.

То же самое — и с другими развлечениями. Постепенно и властно, из десятилетия в десятилетие внедрялась развлекательная праздность. На разработку разных ее видов подключаются (как и для игрушек) целые институты и затрачиваются огромные денежные и технические средства.

На сегодняшний день мы имеем столь великое разнообразие форм праздной жизни, что 20 лет назад невозможно было даже представить себе.

Вот налицо — два параллельных процесса, продуманно работающих один на другой: ослабление и подмена труда и умножение праздного образа жизни.

При безбожии оба процесса работают на развитие человеческих страстей. Человек всей своей жизнью удаляется от благодати и погружается в торжествующий грех. Период советской власти — это время развития и утверждения преимущественно страсти гордости. Теперь гордость столь мощным основанием вымощена в человеке, он сейчас настолько горд, а значит, самонадеян от безбожия, что специальных условий для проявления и переживания гордости создавать уже не нужно — человек просто живет в этом как в данности.

Устраивает ли государство и сейчас различные награждения, чествования в той мере, как делало раньше? Нет, этого уже не требуется. Зато все силы в наше время брошены на устроение и развитие страсти праздности. Где сейчас главные государственные средства? В телевизионных программах, в видео- и компьютерной технике и безконечных пиршествах малого и большого масштаба.

Для полноты праздной жизни, как грибы после дождя, открылись разнообразнейшие казино, рестораны, бары, кафе, забегаловки, ночные и дневные клубы, где можно вполне «оторваться» и погужевать во всех страстях: в чревной, праздной, блудной…

Для последней создаются сегодня особые условия.

Рассмотрим, как разворачивался этот процесс во времени.

Вначале исподволь, осторожно внедрялась возможность блудить. Каким образом? Через медицину: «медицина заботится о здоровье женщины». Разве кто-то скажет что-нибудь против? Нет. Всем это приятно. Особенно женщине. Но чтобы здоровая женщина могла реализовать себя в обществе как деятельная общественница, сколько возможно ей иметь детей? Да, одного или двух. Более — мама считалась уже многодетной, и ей полагались дополнительные льготы.

Если внимательно всмотримся, то увидим тонкий расчет. Льготы для многодетной матери имеют одну меру, а льготы, получаемые матерью, имеющей только одного ребенка, имеют меру совсем другую. Если взять зарплату и льготы однодетной матери (которая, например, руководитель, профессор, или сейчас — предприниматель, биржевик) и сравнить с доходом матери многодетной (которая не имеет высокооплачиваемой работы, не имеет общественного положения и у нее на руках трое детей), то окажется, что льготы трехдетной мамы, (уж не говоря о четырех- или пятидетной) крайне малы в сравнении с первой! Их не сравнить с достатком даже простой работницы, работающей на предприятии, но из-за одного ребенка имеющей возможность заняться и собой, и друзьями, и увлечениями.

Условия для многодетной матери выстроены так, что в результате оказывается: много детей иметь неудобно. При этом, казалось бы, общество приветствует многодетные семьи. На деле здесь опять вражий обман.

Совершается долгий, многодесятилетний, но верный путь к малодетной семье. Но дело даже не в этом — замысел идет еще дальше. Цель его — не одно-двухдетная мать, а мать, живущая в блуде. Вот куда метит враг — открыть простор блудной страсти.

Вот где погибель человеческой души! Душа, драгоценнее которой нет ничего в этом тварном мире — эта душа погибает в страстях.

Для этого и нужно было: первое — предохранить женщину от зачатия; второе — если она все же зачала — освободить ее от плода.

Нигде в период советской власти не запрещается близость. Нигде, ни в каких постановлениях, и общественных нормах не объявляется о днях, запрещающих ее. Напротив, считается, что это — естественная потребность всякой супружеской четы, и, собственно говоря, именно ради нее и возникает супружество. Нигде не говорится, не пишется, что ради детей создается семья. Сначала близость не провозглашается, как превалирующая ценность, вслух, но в обычаях и в быту она воцаряется как норма.

Следующий шаг состоял в том, чтобы эту норму узаконить. Пусть обходным путем, но провозглашается что то, что высвобождает блуд. И вот узаконивается возможность абортов. Тем самым провозглашается (нет, не открыто — это было бы слишком грубо и резко) возможность блудной жизни: посты изъяты, потому что Церковь отторгнута, а блудная жизнь теперь разрешена, потому что разрешены аборты. Плоды блуда изъяты из ответственности — теперь женщина не отвечает за результат своей блудной жизни. Сдерживает ее лишь одно: семейные узы. Она должна зачать в своей семье. Если бы сразу была дана возможность зачинать за пределами семьи, разве согласилась бы женщина 20-30-х годов, равно как и мужчина, с таким способом жизни? Нет.

Даже сейчас есть немало женщин, не согласных с тем, чтобы муж зачинал дитя за пределами семьи, хотя мужей, согласных с этим, уже много.

Нравственное начало в человеке, как и в случае с трудом, не позволяло сразу и открыто увлечь себя во что-либо развратное как противоестественное Божьему устроению души. И потому враг постепенно, шаг за шагом, совершает сначала подмену в сознании человека, а через сознание уже дает простор для страстной человеческой натуры.

И возможность для всех проявлений открытой блудной страсти на сегодняшний день уже вполне обезпечена.

Как же?

Поначалу огромные государственные средства идут на обустройство абортариев, сюда же — расходы на консультирование женщины и сохранение ее здоровья после аборта. Огромные средства выделяются на то, чтобы предупредить, не допустить само зачатие.

Всем этим совершенно высвобождается право на блудную семейную жизнь.

На этом процесс не останавливается. Со временем появляется все больше идей и открытий в этой области, например, «французская» семья с узаконенными любовниками обоих супругов — так называемыми «друзьями» семьи, и даже — семья однополая. Сейчас уже иметь семью стало вообще делом слишком обременительным, потому что надо переносить характеры друг друга.

Поэтому принята новая норма, облегчающая процедуру развода, или еще лучше — жить без регистрации брака. Таким образом, все оказалось разрешенным, правомочным и активно поддерживаемым государством в телевизионных передачах.

Мы констатируем печальный факт, что в наше время семья перестала быть ценностью, а центром жизни современного человека, ее нормой, стала уже ни от кого не таящаяся блудная страсть.

«Я услаждаюсь блудом» — вот где жизнь!

«Я чувствую себя праздно, роскошно» — вот где теперь наслаждение жизнью!

Жизнью сделалось пребывание в страсти, а не пребывание в благодати.

Со скорбью мы наблюдаем в наших православных детских поселениях, как из года в год, от одного детского летнего поселения к другому, мы, взрослые, проигрываем врагу наших детей.

Работающие в школе знают, что каждые пять лет можно было сопоставить детскую среду и увидеть явное падение детских нравов.

Ныне же то падение, что происходило за пять лет, мы наблюдаем за один год.

Прошлым летом дети прибыли в детское поселение одними, в этом же году они приехали совершенно другими, в гораздо более худшем состоянии. И в их числе — дети, которые бывают у нас уже не один раз.

Мы, видя это, ничего существенно поправить не можем, — потому что прошел целый год жизни детей в семье, в школе, на улице.

За смену-две нам удается немного привести их в себя. Дети уезжают домой более или менее «собранными». Но на следующий год они возвращаются, и мы видим, что никаких плодов прошлогодней нашей работы не осталось. Мало того, явно видно, насколько их естественное состояние детства в прошлом году было лучше, чем ныне. А их неестественное, т. е. всякое безобразное резко умножилось, вольно освободилось. Особенно интенсивно это происходит в последние два-три года — уже как катастрофа.

Мы, взрослые, проигрываем сейчас детей. Проигрываем в целом. В обществе. И, похоже, ничего с этим сделать не можем.

За исключением тех случаев, когда родители сами находят средства и условия для доброго воспитания детей. Но с каждым годом все меньше таких родителей и все больше тех, кто не справляется с воспитанием своих детей. Немалой тому причиной является перевернутое или обманутое сознание самих родителей.

В прошлом веке начал теряться церковный дух именно потому, что прежде этого началось падение нравов в обществе. А потом уже оскудела вера. В нынешнее же время мы при оскудевшей вере не желаем и не имеем никаких сил для исправления своего нрава.

Когда-то Россия начала свое падение с падения нравов и в результате потеряла веру. Мы же теперь милостию Божией призываемы в вере, чтобы начать труд над нравом. Без этого никаких перемен произойти с нами не может.

Труд по восстановлению правдивых отношений в семье — дело сложное. В семейном поселении ради этого немало усилий приходится приложить как родителям, супругам, так и устроителям поселения. Трудятся над своим нравом и дети.

* * *

В 6 часов утра бьет било, будит всех, зовет навстречу дню. Умываются люди, кратко молятся и выходят на труды. До жаркого солнца нужно успеть сделать основное, что положено на день. Потом снова в храм на молитву, чтение Евангелия дня и Апостола, проповедь, раскрывающая общиноустроительное содержание послания ап. Павла. Затем поздний завтрак и занятия по церковной педагогике до обеда. Отдых. Снова занятия, игры с детьми, ужин, родовые советы по итогам дня. Вечерние молитвы и сон.

Так изо дня в день живет и трудится православное семейное поселение.